шар. Но с какой бы стороны не посмотрел на шар, есть точка, в которой поверхность перпендикулярна твоему взгляду, и можно заглянуть внутрь, но размеры этой точки бесконечно малы, и мало что увидишь бесконечно тонким лучом твоего взгляда. А если твой взгляд пошире, то часть этого взгляда падает на наклонную плоскость по отношению к взгляду и взгляд разделяется на два луча. Один луч отражается и попадает в глаз другим людям, так что ты своим вопросом, своим взглядом характеризуешь, прежде всего, себя. А другой луч, преломляясь, проникает внутрь сущности интересующего тебя человека, но ты о нем узнаешь лучом преломленным своим желанием увидеть в человека желаемое.

Совершенный человек с бесконечным число бесконечно малых граней, как жемчужина – светел, но не сверкает. Интересен человек имеющий грани, которые можно отшлифовать – он может засверкать, если ему повезет.

В нашей комнате было 40 совершенно разных человек. Были они разными не только по характеру, но и по обстоятельствам судьбы.

Были среди нас и те, кому ничего не присылали. В комнате стали пропадать хлебные карточки. Что значит, – пропала карточка? Это трагедия. Подозрение пало на парня, который не варит и не уезжает. Его выследили. Выследили, что он прячет карточку в туалете в сливной бачок. Он не отпирался. Ночью был суд. Я с больным зубом спал и проснулся, от шума, когда суд вынес приговор.

Ему велели лечь на длинный стол, на котором занимались, ели и чертили и снять штаны. Никто его пальцем не тронул. Каждый своим ремнем стегнул его по голым ягодицам. Меня к этому из-за больного зуба не принуждали. Да и других слюнтяев тоже. В моем представлении взяли в руки ремень люди с открытой душой. Все считали наказание справедливым, но не все решались свой приговор исполнить, перекладывая эту тяжкую обязанность на других. Я бы больше уважал судью, который сам приводит в исполнение смертный приговор, но сам таким судьей не стал бы.

Это был самосуд. Мы не стали жаловаться администрации, чтобы его выгнали из общежития, мы не стали его, как сейчас пропагандирует телевидение, бить по лицу, дубасить ногами.

За тягчайшее воровство (карточки!) мы его наказали позором.

Возможно не он один не получал никакой помощи. Нормы были такие, что будет очень голодно, но с голода не помрешь. Этот парень не был дистрофиком, но он был очень высоким, очень худым и ему очень хотелось есть. Через некоторое время он не вытерпел и опять украл карточку, и опять он не отпирался. Ребята ему сказали: «Сегодня вечером опять будем сечь, приготовься».

Больше в общежитие он не пришел.

Все бы так и осталось, но от голода и зимнего холода, он где-то упал, хотя и не был дистрофиком. Он еще не успел им стать. Как я помню, в Ленинграде жители соседнего дома умирали в декабре, тоже, не будучи дистрофиками. Дистрофиками становятся от систематического недоедания, а от голода можно умереть и в полном теле. Карточки, видно, он проел в начале месяца, а дальше в здоровом еще теле начались муки голода. Что ему было делать? И уехать он не мог – для этого нужны были деньги. Может быть, и ехать ему было некуда. Но воровать было нельзя – это поставило его против всех. За помощью можно было обратиться в профком, в администрацию, да к нам, в конце концов, собрали бы по рублю на дорогу. Его подобрали и отвезли в больницу. Так стало известно о нашем правосудии.

Нас вызвали в райком комсомола. На бюро вызывали из прихожей по одному:

– Кто бил?

– Все били.

– Ты бил?

– Нет, я не бил.

Дошла очередь до меня. Я заявил, что наказание считаю справедливым и, если бы мог, то тоже бы бил.

Нам всем по очереди выносили решение: «За самосуд и негуманное, противоречащее ленинским принципам поведение из комсомола исключить».

А что значит исключить из комсомола? Это значит автоматически и из института. Это не значит, что все студенты обязаны были быть комсомольцами, совершенно нет, но если тебя исключили из комсомола, то значит, ты совершил что-то не совместимое со своим будущим положением руководителя. Мы понимали, что нас для острастки пугают. Институт не допустит потери сразу такого количества студентов еще до экзаменов. Когда все прошли процедуру, к нам вышел член бюро: «Ребята не волнуйтесь, на вашем месте мы поступили бы так же. Никто вас из комсомола не выгонит».

Так вот сверкнули 40 жемчужин нашей комнаты.

Было у меня этой трудной зимой и несколько настоящих обедов. После основательной тренировки в техникуме, я неплохо выполнял задания по черчению. Преподаватель, держа на вытянутой руке и любуясь, выполненным мною тушью на ватмане чертежом профиля швеллера, сказал: «Хоть в учебное пособие». Товарищ из нашей группы попросил меня помочь ему выполнить задание по шрифту. Для очень многих это задание, как в техникуме, так и в институте, было камнем преткновения. И от меня оно требовало большого труда, но никто никогда никого не решался попросить выполнить эту работу за него, а он это сделал спокойно и я, разумеется, не мог отказать, а потом и делал эту работу с удовольствием. Было тепло и уютно у них в квартире, из большого приемника, стоящего рядом, звучала тихая музыка. Потом были обеды с настоящим гуляшом и компотом. Его отец был директором какого-то большого ресторана. Его сын был постарше меня и разбирался в людях. Он разглядел, что я не способен воспротивиться просьбе.

На Новый Год он пригласил часть нашей группы из тех, кто потом выдержал все экзамены, и каких-то девчат. В нашей группе из более двух десятков, все экзамены сдало меньше половины, и он сумел их разглядеть. А на Майский праздник эти девушки пригласили нас в квартиру дочери какого-то секретаря горкома. Т. е. девчата были одного круга с нашим товарищем. Это я услышал много позже от старших, а меня тогда интересовали только танцы и веселость компании.

Экзамены за первый семестр я сдал на пятерки. В знак поощрения получил удостоверение, разрешающее мне пользоваться столовой вне очереди. Один раз я воспользовался этим правом, и у меня хватило ума больше этим не хвалиться и, как все, стоять в кассу столовой в общей очереди. Но, какой наградой это удостоверение было для папы!

Поездка к папе

На зимние каникулы я поехал в Архангельск. Продажа билетов была организована в институте. Для студентов в поездах выделяли вагоны, и в наш вагон от Харькова до Москвы билетов продали столько, что и на второй полке мы тоже сидели, упершись ногами в полку напротив. Поезд до Москвы шел примерно сутки, спали по очереди на всех трех полках, на первой и второй за спинами сидящих. Бодрствующие пели и болтали.

В Москве билеты надо было компостировать в общей живой очереди. Когда я спал на скамейке Ярославского вокзала в Москве, милиционер проверил у меня документы. Одежонка на мне была – хлопчатобумажная фуфайка и такие же штаны. На прямой поезд до Архангельска я не сумел попасть и поехал до Ярославля. В Ярославле перешел с вокзала «Ярославль» на вокзал «Всполье», мне очень понравилось это название – какое-то спокойное и как бы пришедшее из древности. Там попал на поезд, который вез с Дальнего Востока в Архангельск моряков рыболовного флота. Их на время путины кеты бросили из Архангельска на Дальний Восток, а теперь они возвращались в Архангельск на тресковую путину. Ребята молодые и шел треп. Я узнал, что дальневосточные рыбаки архангельских зовут «Трескоедами», а архангельские дальневосточных «Кетоедами».

На одной из остановок, где я зашел в вокзал, чтобы посмотреть, что там продают в буфете, меня задержали и опять проверили документы – студенческий билет. Мой вид вызывал подозрение.

Отец был горд мною. Еще работали лаборантки, которые помнили меня школьником и вот теперь студент, да еще круглый отличник. Было от чего папе – санитару гордиться. Рад был он и тому, что я стал здоровым, что по утрам у него я принимал холодную ванну. И, что немаловажно, сам пробился в институт. Наверное, подумал он, и дальше буду двигаться.

Была у меня сцена с отцом, которую я запомнил на всю жизнь. Я чувствовал себя «взрослым», мы с отцом